Из сборника «Пять рассказов о Провидении».
Нунчаки
Гедалия Спинадель
В возрасте тридцати четырех лет перед Песахом я сделал обрезание, начал накладывать тфилин и с трудом, медленно прочитывал из Сидура «Шма, Исраэль».
Собирался в Израиль, но не пускали, а работу в НИИ потерял. Так в начале лета я поехал на Урал, в город Асбест, который некогда основал сталинский министр Каганович. Это была тяжелая и опасная работа – красить и штукатурить в пыли асбеста наружные стены высокого десятиэтажного здания фабрики, без страховки, двенадцать-четырнадцать часов в день.
Я носил кепку. Мяса не ел. Старался питаться только кошерной едой. А Шма в тфилин читал ранним утром, не зная, что это лучшее время для молитвы. Доставал их из своей тумбочки и накладывал, пока ребята в моей комнате еще спали.
Я был старше основного состава лет на восемь-десять, с двадцати лет не занимался спортом, и до сих пор, в отличие от них, уделял основное время не физической, а художественной, литературной или научной работе. Кроме того, я был евреем.
Отношения с бригадой были напряжены. Я был сам по себе. С ними не пил и не болтал. Все свободное время писал стихи и читал. Разумеется, меня недолюбливали. Как-то в начале рабочего сезона меня грубо хлопнули по плечу, но я предупредил, что в следующий раз это чревато тяжелыми последствиями. Потом дальше словесных угроз в мой адрес, в частности от бригадира, незаметно отвязать мою люльку (дело реальное, простое и неподсудное), так что я упаду и разобьюсь, дело не доходило.
Кроме того, бригада считала, что я должен зарабатывать меньше их: они профессионалы, а я новичок. (Делал я ту же работу и не хуже, только слезал с люльки позже на час или полтора). Но идея была в том, чтобы разделить часть моего заработка между собой – пусть и мало это, а все-таки.
Потом в бригаде стал работать уголовник – с изуродованным лицом, примитивный. Он отсидел десять лет за убийство. А теперь делал подсобную работу. Мы практически не контактировали, жил он в другой комнате.
В конце сезона он подошел вечером после работы, дыша перегаром, и в первый раз ко мне обратился, резко сказав, чтобы я уходил со своей кровати – теперь на ней будет спать он. Я попытался его урезонить, свести дело к шутке, но он жестко предупредил, чтобы я ушел, иначе будет хуже.
Выхода, казалось, не было. Мне было безразлично, где спать, как и ему. Это было звериное выяснение отношений: кто кого, кто во главе, кто кому подчиняется. На глазах у бригады, жадно ждущей исхода.
Уступи я, даром бы это не прошло, меня ждали большие неприятности.
Слов он не понимал. Драться? Жалко обиженного судьбой, искалеченного, одинокого человека. И жалко себя. Несомненно, он был намного сильнее. Вряд ли бы пригодились подростковые занятия боксом, а я в жизни не ударил никого никаким предметом.
Еще не вечер, сказал я – позже поговорим. Но он выругался и ответил: не о чем говорить, дело решенное. Выходя, я чувствовал спиной взгляды бригады.
Внизу, в холле рабочей гостиницы, помолился, как умел, послонялся. Через полтора часа захотелось спать. С тревогой в сердце, ничего не решив, поднялся в комнату.
Постель моя была залита кровью. С дико распухшим лицом и кровавыми ссадинами на ней лежал мой обидчик не в силах подняться.
«Что случилось?» – спросил я ребят.
Оказалось, он выпивал с бригадиром и поспорил, кажется, насчет денег. А тот, накачанный высокий парень, двадцати восьми лет, стал его бить. Тут же подвалили добавить, добить, какие-то соседи из других комнат, сломали об него стул. Он свалился на мою кровать.
Я пошел спать в другую комнату. Утром был на работе. А вечером увидел, что моя кровать пуста – он ушел. Разговора о переселении больше не было.
Пару дней он лежал, болел. Потом вышел работать. С бригадиром они снова стали друзьями, будто ничего не случилось.
Мы закончили красить здание, наступило время расчета. Провожаемый злыми взглядами, я пошел в комнату бригадира. Он сказал, что вся бригада против того, чтобы он платил мне по договору, и он не знает, как быть – с мнением бригады он обязан считаться.
Я посмотрел на него, сказал, что договаривался лично с ним, и замолчал. Гадал, сколько может дать.
Молчал и он. А потом сказал:
– Я честный человек. Как договорились, так и делаю. Вот тебе вся сумма.
Я поблагодарил за честность. И тут он спросил:
– А что это у тебя за штуки такие?
– Какие штуки?
– Не притворяйся.
– Правда, не понимаю.
– Ты что не знаешь, за них можно сесть на пять или десять лет?
– О чем ты?
– Да, не бойся, я никому не скажу о твоих нунчаках . Они же считаются как холодное оружие, даже хуже, как пистолет. Я же знаю: ты занимаешься каратэ.
– С чего ты взял? Нет у меня никаких нунчак.
– Что ты думаешь? Ребята не видели каждое утро, как ты тренируешься, считая, что они спят? Только не говорили.
В конце Торы, в книге Дварим (28:10) среди пророческих благословений написано: «И увидят все народы земли: имя Творца наречено на тебе, и устрашатся тебя».
Мудрецы учат – это о головном тфилин, на котором буквы Его имени.
Забудь о Будде,
Будь как все,
Ешь, пей, играй, и наслаждайся.
Не рви ресниц – забыться в сне
Приятней чаепития с Дарумой-дайси.
Но ветер вздохнет и закружит былье,
Пылинкой на солнце вспорхну.
Куда ты пархатый?
Пархатый!..
Крылатый...
Куда ты?
Ну...
Авторский комментарий:
Это Иона и Коэлет.
Забудь о Будде – о невозможности душе мыкаться в этом мире и бессилии, бессмысленности от него убежать.
Забудь об отшельничестве – Будь как все.
И вот четыре пути быть в этом мире, убегая от него: Ешь, пей, играй, и наслаждайся.
Казалось, так можно провести всю жизнь, забывая за этим о болезни, нищете, старости, безумии, смерти.
И вот еще пятый путь: Не рви ресниц – забыться в сне
приятней чаепития с Дарумой-дайси – Сон, вечный сон.
Но ветер вздохнет и закружит былье – это Руах, Дух, Пробуждение Сверху. Дыхание Жизни разрывает паутины сансары, бурление майи, рутину прошлого. Разлетаются брызги воды, и сквозь хаос обнажается бесконечность.
Пусть я прах, но – Пылинкой на солнце вспорхну.
И кричат ненавистники, среди которых стал как они – (как все) – Куда ты пархатый? – Они унижают, снова надеясь сбросить меня вниз.
Пархатый... – Их изумление, что я еще жив, что я иной, сменяет окрик. Но железные ворота уже не могут сдержать, ибо улетаю наверх.
И вместо презрения вырывается их признание –
Крылатый... Но и лесть меня уже не удержит.
Куда ты? – Теперь они хотят диалога, хотят лететь за мной.
Ну...
Г. Спинадель
Это стихотворение – тоже история о чудесном спасении, о моем прошлом.